в твоем домашнем телефоне
были счастливые семерки -
целых четыре из семи
и он обычно отзывался
смешным "алле" и звонким смехом,
мне сообщавшим: "вот опять
ты вытащил меня из душа!"
потом рассказывался новый
сон или жизненный момент
теперь твой телефон сменился -
в нем нет семерок, лишь четверки,
три из семи, и на вопрос
домохозяйка отвечает сонно,
что будешь позже, что ушла
еще вчера, что передать?
не говорить же старой дуре
про сон и про "алле" смешное...
"ну в общем, передайте ей,
что скоро прилетает в город
один специалист по душам,
кто сам течет - она поймет"
Она должна была уехать вечером. Это уже было решено, мы все обсудили и просто зашли посидеть к Андрюхе после репетиции. Мы пили пиво и пели последнюю песню, мишкиных "Ангелов", когда началась гроза. Гроза была жуткой, шум воды глушил гитары, капли долетали аж до середины сразу потемневшей комнаты. Окно пришлось прикрыть - и посидеть еще. К платформе пришли уже в сумерках. Оказалось, что электричек не будет до утра: молния долбанула где-то около Нового Петергофа в линию электропередачи.
- Я возьму тачку, - заявила она.
- В такое время? Знаешь, сколько это будет стоить?
- Могу пешком пойти, прямо по шпалам. Ты ведь знаешь, я могу!
- Молнии будут бить по этим шпалам прямо перед твоим носом. Тебе мало грозы, которую мы устроили своим пением?
- Все равно пойду.
- Ну иди.
Тут она и расплакалась - в первый раз со дня моего приезда. Не надо было мне злорадствовать. Пять минут назад, когда мы подходили к платформе и Андрюха перенес ее через большую лужу, она остановилась и неожиданно сильно-сильно поцеловала меня. Так, как делала это раньше, спокойно и при всех. Казалось, это не я, а она была человеком, который вернулся домой. Я даже не думал, что она все еще может так вот разреветься. Или так хохотать, как хохотала сегодня на репетиции. За время моего отсутствия она не изменилась внешне, но внутренне стала немножко другой. Более опытной, что ли. Пожившей. "Моя бывшая подруга совсем повзрослела..."
А теперь вот - нате вам. Прямо как вырвало.
- Да не реви ты! - успокаивал Мишка. - Это ж гроза. Стихия, бля! И в некотором смысле - знак. Я вот к родной жене доехать не могу!
Успокоилась она быстро. Подозрительно быстро, сказал бы я-нынешний. Пять минут слез, еще пять минут молчаливой ходьбы, один звонок маме с инструкцией "на-случай-если" - и вот уже готово резюме: "Тогда купите мне Балтику-тройку".
Только разве же я-тогдашний все это подсчитывал? Андрюхины рассказы и мишкины песни, пиво и курица, приготовленная по возвращении в общагу - все путем, все как раньше, вплоть до незаметного исчезновения моих приятелей, оставивших нас вдвоем в андрюхиной "двойке". Вода еще капала на пол с подоконника, соседи сверху еще только предлагали выпить за женщин - а она уже была рядом, она была просто чудо, и я до сих пор отчетливо помню ее худую спину и ложбинки на ягодицах...
Но я-нынешний, конечно, вспомнит и о другом. Это скользкое ощущение, что тебе отдались лишь "по-старой-памяти". Ощущение, в котором даже и не поймешь, что главное: то ли снисхождение к тебе за прошлые твои подвиги, то ли слабость женщины перед привычкой, то ли даже способ проверить на прочность свой новый мир?
Полностью это развернулось утром, когда по дороге в город она наговорила мне гадостей, уже чувствуя себя виноватой перед своим "Сашенькой":
- Если хочешь знать, я от него в 25 раз больше удовольствия получаю, чем от тебя!
Это было сказано, чтобы разозлить, ударить. Но прозвучало как-то оборонительно, вроде детского "сам дурак". Меня больше удивило число 25 - оно-то с какого потолка? Номер проехавшего мимо трамвая? Критический возраст? Рифма к "опять"?
Но видимо, именно тогда, с выкриком этого магического числа, прошло ее первое впечатление от встречи и началась борьба за то "тихое счастье", в которое я вломился столь неожиданно. Ах, какой негодяй! Ну конечно, она была не прочь встретиться, но совершенно иначе! Постоять на платформе, к которой подходит "скорый", с замиранием сердца и чистой слезой переждать, пока он пронесется мимо, без остановки, без остановки... но уж никак не этот вот Голливуд, когда поезд вдруг сходит с рельсов и въезжает в здание провинциального вокзальчика. Теперь, с утра, набежали трезвые мысли, эдакие работяги в оранжевых куртках, бросились чинить провалившуюся крышу бедного вокзала и ставить меня на место, на запасной путь, на роль интересного, но случайного любовника, который скоро уедет.
По дороге от метро к дому она вдруг вспомнила, что я давно не читал стихов. И даже это пыталась использовать - мол, ты и сам-то теперь другой, некуда возвращаться. В ответ я прочитал ей прошлогоднее:
Розу, которую я подарил ей в первый день после приезда, она оставила у меня. Вернувшись домой, я вынул цветок из таза с водой и поставил в бутылку из-под "Каберне". Роза простояла еще дня четыре, потом засохла. Но даже засохшая, она осталась единственной в квартире вещью, на которой мой взгляд мог остановиться без нервного скачка за окно.
Я всегда недолюбливал эту квартиру. Пока был в Штатах, ее еще и обчистили. Тут и красть-то было нечего, кроме книг. Зато без них, прикрывавших углы и царапины, это помещение стало действовать на меня совершенно удручающе. Два похожих на гробы шкафа, родительский черно-белый телевизор, оклеенные совковыми обоями стены и очень низкий потолок цвета немытой кастрюли из-под кипяченого молока...
В общем, ничего странного в том, что я не выбросил засохшую розу, а повесил ее на люстру.
# # # #
Две следующие (следующие не в хронологическом порядке, а в порядке памяти, что выплескивается сейчас в блокнот - возможно, приличная love story должна предлагать события в последовательно накаляющемся повествовании, небольшая такая повесть, самое "актуальное" где-то в третьей четверти, с оригинальными деталями, а ближе к концу как бы легкий прыжок мысли в сторону, на ветку за окном, либо еще какой-то такой литературный трюк, некое обдуманное издевательство над деревцем сюжета - например, определенный отрезок времени выбрасывается, и соединение оставшихся кусков дает это дурацкое "трагическое щемление"... но нет же, я просто переношу на бумагу историю нескольких встреч с одним человеком в месяце июле такого-то лета; историю, которая странно организована моей памятью и заведомо ею искажена, ведь в этой памяти моей, как в коробке с рыболовными принадлежностями, есть множество вещей, собранных и расположенных казалось бы хаотично, но связанных друг с другом тонкими запутанными лесками, которые тоже хранятся в этой коробке и имеют привычку соскакивать с катушек, цепляться за все подряд, и вот, потянув за одну из них, вытягиваешь любимую чуть заржавевшую блесну-"черноспинку", и разглядывая ее, забываешь, что полез в коробку совсем за другим, за ниппельной резиной для велосипеда, которая хранится там же, ведь из нее ты делал "кивки" для зимних удочек и не заводить же специальную коробку для кивков, а "черноспинка" между тем тянет за собой еще что-то совсем уж невероятное... и главное, я совершенно не знаю, что потянуло за эту леску сегодня - может быть фраза с урока французского или волосинка на раковине рядом с забытыми часиками только что приехавшей в штаты девушки наташи с которой мы выпили прошлой ночью бутылку merlot привезенную из cофии где я сутки болтался в ожидании нью-йоркского самолета и курносая телефонистка-болгарка в паршивой гостинице была единственным человеком который говорил со мной по-русски безо всякого комплекса оккупанта в отличие от халдея из бара в пулково-2 который не хотел брать у меня стобаксовку потому что она какая-то сырая на что я ответил ему blow me она просто лежала в заднем кармане джинсов понюхай если не веришь и тут же сам попадаю в ужасно вонючий нью-йорк где эта зеленая рогатая телка стоит посреди воды с мороженным в правой руке и учебником права в левой и нужен еще целый год чтоб на собственной левой пальцы снова разбились о струны когда рок-группа соседа-американца пришла репетировать в наши апартаменты в прошлое воскресенье и я спел им мишкину тихуюзлость и своего соседскогопса вдыхая запахтравы который они оставили вовсехкомнатах икоторый я чувствуюдажесеичас несмотряна работающийвовсювентилятор зпх) - в общем, две следующие наши встречи связаны с ее вторым молодым человеком, Сержем.
Уже само упоминание этого, как она выразилась, "мальчика для психотерапии", сильно пошатнуло романтическую картину неожиданной измены: оказывается, любимому мужчине и без моей помощи регулярно наставляли рога. Тем не менее, когда мы встретились втроем у выхода с "Маяковской", она все-таки растерялась, попытавшись схватить за руки сразу обоих.
Я усмехнулся, она усмехнулась тоже, но с каким-то жалобным "ты-же-понимаешь" взглядом. И - вот ведь парадокс! - человек, который знает и видит больше, должен уступить и сыграть "просто старого знакомого", чтобы помочь бедной блондинке, запутавшейся со своими мужиками. Даже обидеться не удавалось, настолько комизм ситуации и любопытство пересилили скучное чувство собственника. Я шел слева от них, засунув руки в карманы и разглядывая прохожих, временами отдаляясь метра на два и пропуская между ними и мной ручейки встречных пешеходов - предполагалось, что именно так, а не под ручку, ходят "просто старые знакомые". Она тем временем весело щебетала с Сержем, который, кстати, оказался довольно статным и кудрявым парнем.
В "Money-Honey", когда Серж отправился в бар за пивом, я сообщил ей, что жизнь в Америке научила меня различать симпатичных не только среди женщин, но и среди мужчин. Сергей, по моим наблюдениям, был вполне ничего. "И довольно неглуп для своих двадцати с копейками", добавил я вслух, а про себя продолжил: "Чего же ты со мной-то развязаться никак не можешь?"
- Интересно-интересно! - Она стрельнула глазами в сторону Сержа, и убедившись, что он все еще стоит к нам спиной, прижалась моему плечу. - Про мужчин в Америке поподробнее! Тебе самому шанс не представился с каким-нибудь негром?...
- Шансов там вагон. Особенно когда ночуешь в приюте "Армии спасения" в негритянском квартале Питсбурга.
- Ну и?
- Ишь, как оживилась! Увы, должен тебя огорчить - до таких великих пидоров, как Лимонов, мне еще далеко. Ленивый я, наверно. Просто зашел - там, конечно, ни одной белой рожи - и говорю: я опоздал на автобус, денег нет, нельзя ли у вас переночевать...
- А они?
- Они конечно поглядели так, что я сразу призадумался, не драпануть ли. А потом вдруг один черный говорит по-русски: "До свидания!" И ржет. Я его переспрашиваю - в каком смысле? Он тут же чертыхается и объясняет, что наверное перепутал "до свидания" и "здравствуйте". Слишком, говорит, много лет прошло с вьетнамской войны, совсем русский язык позабыл... А потом говорит остальным - hey buddies, это просто русский, на автобус опоздал, денег нет, будет у нас ночевать, дайте-ка нам с ним хорошей травы. Так мы с ним всю ночь и сидели, трепались о бабах и о ракетах. Вообще там в Америке лучше всего к нашим относятся бывшие военные.
Вернулся Серж с пивом. Мне он принес "Хайнекен", как я просил, а себе и ей - по "Балтике-тройке". Ага, вот с кем она на это подсела. Я уехал в Штаты, вином больше никто не угощает, "первый мужчина" какой-то приличный... Ну ясно, психотерапия с милым мальчиком научила ее разбираться хотя бы в сортах "Балтики".
Она обняла его у "Гостинки" при расставании. Я в это время делал вид, что никогда не видел магазинных витрин, особенно с конструктором LEGO. Просто сдерживать смех было уже трудно, пришлось отвернуться.
- Офигенно трогательно! Я надеюсь, он поверил, что мы с тобой учились вместе в первом классе, а потом я сразу женился на манекенщице и уехал. А может, он по моим американским шуточкам представил, что я "голубой"? Или что я полный такой ботаник, который всю жизнь занимается исследованием влияния лягушек на творчество Басе и Тургенева. И что сейчас ты, конечно же, поедешь домой. А я... блин, куда я-то поеду в его воображении?
- Поиздевайся, поиздевайся.
# # # #
Следующий раз - снова Петергоф, куда они с подругой и Сержем приехали посмотреть мишкино выступление на концерте. Они уже схватили где-то пива, и сразу после приезда она в компании милого мальчика отправилась в соседнюю общагу за закуской. Мы с ее подругой тем временем обсуждали что-то Очень Интересное. Все как будто согласились принять такое распределение на пары... которое все равно развалилось к концу дня.
Я так и не понял, когда она переключилась. Может быть, сразу почуяла, что роль "третьего", для которого привезли подругу, мне не очень подходит, что я начинаю скучать и запросто могу исчезнуть. А может, это случилось уже после концерта, когда мы с ней добрались до Мишки и он стал по-старому плакаться нам, как хреново прошло выступление, и звук поганый и песен всего четыре дали спеть, но в следующее воскресенье мы с ней обязательно должны к нему в гости, гитара там есть, так что все наверстаем... Я молча кивал, улыбался, а сам в который раз ломал голову: мое ли это влияние, усиленное рок-н-ролльной атмосферой - или ее привычка подстраиваться на ходу, в буквальном смысле любить ближнего, с какой бы скоростью ближние не чередовались? А может, это и не она и не я, а сам Петергоф, где мне всегда кажется, что неба стало больше и выглядит оно живее; но все говорят - обычное питерское небо, просто ты неравнодушен к этому городку, старик...
Обратно на станцию мы шли рыцарской "свиньей": статный кучерявец и подруга впереди, а за ними на некотором удалении - она, я, и Мишка с женой. На платформе я сделал устраненный вид, и на повторное предложение Мишки приехать в гости отвечал, что скорее всего приеду один, ведь это только я в отпуске, а честным девушкам надо работать...
"Ни за что! Только вдвоем! Правда?" - Мишка обернулся к ней. Она тоже стала отшучиваться, глядя, как подкрадывается поезд, но при звуке раскрывшихся дверей вдруг юркнула между Сержем и мишкиной женой и повисла у меня на шее. Окончательно выпавшего в осадок милого мальчика втолкнули вместе со всеми в вагон, а мы все стояли на пустой платформе, и кто-то придерживал дверь. Потом она быстро шепнула: "Все-все, ты позвони завтра, хорошо?" - и впорхнула в тамбур.
"Глупая моя, глупая, - думал я, спускаясь с платформы на тропинку и засовывая руки с карманы. - Теперь и этому придется объяснять, "кто он такой и какие у тебя с ним отношения". А я ведь скоро уеду..."
Но другой я, циничный и наблюдательный, уже сочинял новое защитное объяснение, повторяя, что мой образ рокового любовника после сегодняшнего выглядит слишком плоско. Мой приезд не расстрОил, а лишь растроИл эту женщину. Одной потерявшейся буквы "с" маловато для полной смены картины мира. Но вполне достаточно, чтобы запустить ту спасительную игру, которая легко превращает любые чувства в красивый и мертвый гербарий слов.
# # # #
Но решает здесь не она, и перед глазами сейчас - только розовая пустота опущенных век. Спина вспотела, сквозь тонкое сари ощущается пластик кушетки. Она подумала о пятнах пота: будут коричневые разводы на новеньком лимонном шелке. Гадость.
И еще интересные ощущения: плечо упирается в подлокотник, колено - в стену. Получается, во время сеанса она развернулась на девяносто градусов. Может, даже ходила по комнате?
Но с другой стороны, принимая в расчет эту позу и мокрую спину, можно не сомневаться: дремль закончился. Но она не спешит открывать глаза, теперь уже по другой причине. Рядом слышатся голоса. Спорят.
- Ох, как ты меня достал! Вечно лезешь в самое неподходящее время. Обязательно нужно вмешиваться, когда я занят?
- Скажите, какой великий ученый!
- А то ты не знаешь, какой! Могу напомнить. Красный диплом и золотая аспирантура в лучшем университете Бангалора-Шесть не каждому даются. Моим докладам аплодировали даже на европейских конференциях. Если бы мне еще не мешал этот клоун...
- Хе-хе, ты не любишь клоунов? Проведем-ка научный анализ! Негативные воспоминания, да? К тебе в детстве случайно не приставал такой крепкий клоун с большим красным носом и белой бородкой? Говорят, он многим психику покалечил.
- Не заговаривай зубы, бездельник. Клоуном я называю того, кто вечно кричит мне, что я упустил настоящую жизнь, обменял ее на какие-то голограммки, которые невозможно "ни съесть, ни поцеловать". Или на закорючки из книг, "похожие на дохлых жуков". Но что же этот свободный художник мне предлагает взамен? Жить сегодняшним днем? Плясать под санитарным дождем, бегать за смазливыми дурами, у которых одни фумочипы вместо мозгов? И не достичь ничего стоящего в жизни? Ну уж нет! Пошел отсюда, трепач!
- Ага, щас! Сам катись, мерзкий ретровирус! Взгляните-ка на этого умника! Да ты до сих пор ни кто иной, как "хороший мальчик"! Все твои попытки упорядочить мир - это как постель заправлять, чтобы мамочке угодить. А что дали тебе годы такой науки, кроме испорченного здоровья? Не говорю уже про любовь или счастье - но может быть, хоть лишнюю каплю комфорта? Ты чувствуешь себя лучше, сидя в этих лабах без окон и сканируя чьи-нибудь выделения? Признайся уж честно: ты просто боишься жизни. Вот и спрятался от нее в своей высокой башне из слоновьего говна.
- Ну да, ну да. Зато ты у нас паришь на седьмой орбите после каждой ночи, проведенной в потной возне с случайной блондинкой. Ах, как оригинально! - раз за разом прокручивать те алгоритмы, что тысячи лет назад описаны в Кама-Сутре. Хотя нет, я забыл! - после всех этих эпидемий большинство мужчин перешло на фильтрованный нейросекс с компфетками и креветками. Зато у тебя сразу появилось широкое поле для достижений натуралиста: раскрутить очередную испуганную дурочку на настоящий, варварский секс без электроники.
- Ну уж это всяко интересней твоего любимого принципа "Лучше порно, чем никогда".
- Зато так я по крайней мере избавлен от необходимости с ними сюсюкаться. Ты-то, конечно, уверен, что все они прямо переполняются эндорфинами, слушая твои глупые стишки. Тагор ты наш недоцифрованный!
- Вот-вот, даже мои стихи вызывают отклик. И особенно, кстати, в твоих любимых маленьких брюнетках, а не в моих блондинках.
- А у тебя всегда был извращенный вкус. Ты сам когда-нибудь думал, почему ты бегаешь только за плеченогими тупицами? Мои-то маленькие брюнетки вполне понятны: когда человек рождается, первое, что он видит, это лицо матери...
- Неправда! Сначала он видит ее ноги. Потом видит акушерку, симпатичную блондинку. А потом уже на него наваливается суровая правда жизни.
- ...И он скрашивает эту правду своими кривляниями, да?
- Да, скрашивает. И все удовольствия, которые получаю я, измеряются не чужими дипломами, а моими чувствами - этим самым честным мерилом. И в моей жизни было бы больше радости, если б ты не доставал меня своим детским страхом "все потерять". Скажи еще спасибо - без меня ты давно уже превратился бы в скрипт для генерации научных статеек.
- Ха-ха, зато ты без меня остался бы такой живой... амебой! Так и лелеял бы свой прокрустов комплекс с "прекрасными дамами" в той бомбейской дыре, откуда неудачники вроде тебя никогда не вылезают в большой мир...
- Ладно, ладно, мир! Чего ты вообще завелся? Чуть что, сразу "вали отсюда". У нас ведь гораздо лучше получается вместе, будто ты не знаешь! Каждый - эксперт в своей области, а вдвоем - эксперт в квадрате. Так и надо работать! Когда один зацикливается, другой удерживает его от крайностей. И подсказывает такие решения, до которых первый ни за что не допер бы в одиночку.
- Согласен, когда все заняты своим делом... Но мы ведь спорим все время, это так непрактично! Признайся: мы все-таки завидуем тем, кто работает более слаженными группами. С каким презрением эта многоколесная шпана смотрит на наш старомодный тандем! А мы даже вдвоем с трудом договариваемся. Предвижу твои возражения, но послушай: может, и нам пора завести контролера? Если мыслить логически...
- Да ты сдурел! Чтобы какая-то горстка биочипов мною командовала? Чтоб говорила: сейчас рисуй, сейчас пиши научный труд? Никогда! Или ты забыл, что мы вообще тут делаем?
- В общем-то ты прав... Только мы и можем нормально работать с беднягами вроде этой девочки. Какие-нибудь мясники из молодых тетронов без колебаний прописали бы ей персонокластический электрошок. Так далека она от них, так ненормальна с их точки зрения! Но после их секатора ей одна дорога: до конца дней ходить с контролером. Да и то неизвестно...
- Вот именно! Ты сам говорил: по статистике, их методы дают ужасные результаты. А мы докажем, что старая гуманная терапия работает лучше! Будет тебе о чем на следующей конференции рассказать.
- М-да... Судя по записи первого сеанса, дело сразу сдвинулось с мертвой точки, когда мы установили с ней дружеские отношения, как ты советовал. Что ж, пора снова поговорить с бедняжкой. Прибор уже отключился, сейчас она придет в себя.
Девушка открыла глаза. Рядом с кушеткой сидел мужчина в зеленом халате. Его смуглое лицо было настолько круглым и гладким, что густые брови и слива-нос смотрелись как нечто постороннее, прилепленное позже и в большой спешке. Такими же неуместными казались глаза, постоянно чуть навыкате.
Зато на обложке голубой папки, которую мужчина держал в руках, виднелось симпатичное, хотя и слегка испуганное личико длинноволосой брюнетки тихоокеанского типа. Девушка не сразу узнала себя. Еще несколько мгновений понадобилось, чтобы прочесть четыре иероглифа, написанные от руки под снимком. "Моноперсональность. Тяжелая форма".
Увидев, что пациентка очнулась, доктор растянул толстые губы в профессиональной улыбке.
- Ну, как мы себя чувствуем?
Девушка неуверенно села. Нашарила под кушеткой сандалии, поправила сари.
- Мы... мы чувствуем себя лучше".
"...За решеткой ресниц - белый треугольник потолка. Потом край окна, полоски жалюзи из полупрозрачного бамбука, пятна листвы. Она вновь опускает веки, пытаясь вернуться во тьму, снова вызвать... Увы, только бледный образ. А ведь это она всего мгновенье назад была той танцующей орхидеей, что летела сквозь ночь на огненных лепестках. И почему-то нельзя было останавливаться - да и не хотелось...
# # # #
Интересно, все ли писаки лелеют в башке этот мифический образ - красивая женщина, на лице которой отражается "вся гамма чувств-с", когда она читает твое гениальное произведение? Булгаков с этим особенно постарался: его героиня даже в огонь за рукописями лазила. И ведь веришь, веришь, и сам о таком иногда мечтаешь. Пока не прочтешь последний том того же Булгакова, где письма и дневники. Где он рассказывает, как отдал перепечатывать "Мастера и Маргариту" какой-то своей молодой родственнице. И стал наблюдать. Бедняга! На первой сотне страниц вообще никакой реакции, и лишь где-то в середине девушка один разок, вяло так, ухмыльнулась.
Мне сегодня даже ухмылок не достается: утром она поругалась с "Сашенькой", и печаль омрачает ее лицо с самого приезда. Разве что немного успокоилась, пока читала. Пару раз наморщила свой круглый лобик, да и только.
- На самом деле я не знаю, как перевести эту игру слов на нормальный русский. В западной медицине MPD - это Multi-Personality Disorder, то есть по-нашему "расщепление личности". А у меня тут, как видишь, Mono-Personality, то есть наоборот, "одноличность" как ненормальность. Собственно, с этой игры слов все и началось, я написал это по-английски вначале. Ну, как тебе?
- Скажем так: это еще не "большая проза".
- Да я же говорю, просто набросал идею. Очень часто так бывает: я представляю идею отчетливо, и мне уже лень ее обрабатывать. Неинтересно.
- Я поняла. Идея ничего. Но все равно. Стихи у тебя куда лучше. Знаешь, у меня бывают моменты, когда устанавливается такая ровная, почти семейная жизнь. И тогда я вдруг посреди этого спокойствия достаю твои стихи - и старый бес снова просыпается, хочется куда-то сорваться... В общем, чувство, что есть еще что-то помимо моей тихой "потенциальной ямы". А еще - так здорово узнавать все это: и "ватной лентой дым из трубы", и хокусаевскую "Волну" на стене... Читаю и так отчетливо представляю себе эту квартиру, где не была с тех пор. И тебя вспоминаю, и твою Р-рр... ты читал ей "Ноябрьскую Сороку"?
- Читал. Ей не понравилось. Хотя она сказала, что слушать меня лучше, чем читать самой.
- А по-моему, наоборот: читать ты ни фига не умеешь!
- Ну не знаю. Ей вообще мое стихоплетство было неинтересно. И это может быть, даже хорошо, когда человеку, с которым живешь, наплевать на то, что ты пишешь. Вот ты, например, можешь меня запросто избаловать и испортить своим постоянным цитированием моих рифмованных глупостей...
- Ах так?! Ну ладно, считай, что я притворялась, чтоб тебя не обижать. На самом деле стихи у тя все па-аршивые, а прозу ва-ащще писать не умеешь. Э-э-э!
- Ну да, ну да. "И вообще я тебя из головы выкинула." Чего ж читаешь-то их, да все новое требуешь? Э-э-э!
- Ну положим, я тебя выкинула, а не стихи. Это две большие разницы, почти никакой связи. А во-вторых, просто читать нечего, вот и читаем всякую дрянь. Э-э-э!
Острый язычок высовывается, как конфета. Она снова, как два года назад, дразнит меня этим розовым леденцом. И сама не догадывается, насколько она права.Все мои выдуманные мультиперсоналы, да и вообще вся фантастика - ничто по сравнению с этой женщиной-оборотнем. Если бы я не слышал этого собственными ушами, ни за что не поверил бы, что еще вчера, степенно входя в троллейбус, эта самая барышня голосом жены булочника заявила: "А вот Сашенька считает..." - и дальше про то, что все ваши Бродские - тунеядцы, а настоящий мужчина должен делать реальное дело своими руками. Например, печь хлеб.
Сейчас-то я уже знаю, как это работает. Как всего один день с другим человеком перестаивает это живое зеркало, а ты тем временем продолжаешь хранить в памяти "свой день", когда она сидит ночью у тебя на кухне, закутавшись в простыню, и звонким голосом сообщает, что тоже - тоже! - написала стихотворение.
# # # #
- Как тебе эта маечка?
- Вполне.
- Серьезно, я не уверена. После всего того, что ты про юбки наговорил...
- Я серьезно. Повернись. Очень милая маечка, и ты в ней чудесно выглядишь. Хотя в моей рубашке и с голыми ногами было круче. Но ты ведь такой костюм только для первых знакомств используешь, вместе с хорошо наведенным дождем - ах, я вся промокла, нет ли у вас какой-нибудь рубашки... Страшная сила эти вымокшие девушки.
- Издеваешься опять? Ладно, поехали.
В Новгороде тихо и хорошо, как всегда. Тот же Волхов с сильным течением, которое уносит нас с ней под мост, когда мы купаемся. Тот же обветшалый Кремль с мрачным и пустым Софийским собором.
- У тебя было обалденное лицо, когда ты свечку ставила. Такое даже фотографировать нельзя. Было бы время - притащил бы пастели и нарисовал бы.
- Тебя бы выгнали. Тут, наверное, нельзя рисовать. Разве что иконы.
- У тебя был очень иконический лик. Я бы сказал, что спутал.
- Ох уж мне твои комплименты с двойным дном! Кстати, одна моя подруга сюда ездила креститься. Я вот думаю - может, мне тоже?
- Давай-давай. Это сейчас не менее модно, чем мобила, но гораздо дешевле. Опять же, среди священников стало много молоденьких и симпатичных...
- Да ну тебя.
Юрьев монастырь закрыт, но проходящая мимо тетка показывает нам лаз, которым пользуются местные художники, чтобы забираться внутрь.
- Я рассказала Саше твою историю про девочку, которая цитировала фильм "Крастока". Он сказал, что не заплатил бы за меня триста баксов. А ты бы заплатил?
- Я бы заплатил 350.
- Ты свинья. - Она останавливается, глаза полыхают гневом. - Я думала, ты скажешь...
- А какого хрена я должен что-то говорить, а? Твой мужик, с которым ты живешь уже больше года, о котором ты вечно повествуешь с эдаким придыханием, говорит, что не заплатил бы 300 баков за ночь с тобой! Это, значит, не свинство, да? Это значит "Сашенька", да?
- Ты дурак, ты ничего не понимаешь!
Она садится в траву и плачет.
- Мог бы быть хоть один человек, который сказал бы мне... хотя бы в таком месте...
Подошедший к колонке мужик в плавках косится на нас. На его месте я бы подумал, что мы что-то репетируем: она очень красиво всхлипывает среди невидимых стрекочущих кузнечиков и каких-то высоких стеблей с желтыми цветками.
- Ладно, перестань. Извини. Меня ведь тоже мучает то, что я опять уезжаю.
Мы подходим к колонке, ждем, пока мужик наберет свои ведра. Эх, как давно я не пил из колонок! А раньше знал все колонки в нашем городке: лето, провинциальная банда пацанов на велосипедах - "Эй, я видал классное гороховое поле за Слободой, айда?" - "Погнали! Только сначала на колонку, пить охота ужасно!" - "А там как раз по дороге колонка, у моста". Дзинь-дзинь! "Я буду до-олго гнать велосипе-ед!" - напевали девчонки, подскакивая на багажниках... А сейчас - тихо и жарко, только кузнечики да шуршанье травы на ветру.
- Я хочу туда!
Она показывает на колокольню.
- Там закрыто, видишь.
- Все равно. Вон лестница стоит, пойдем залезем.
Подойдя ближе, видим, что лестница упирается верхним концом в голую белую стену.
- Полезешь? - ехидничаю я. - Ладно, пойдем человеческими путями.
Мы перелезаем через загородку на входе и шагаем вверх по замусоренным ступеням. На самой верхней площадке светло, и несколько запачканных известкой мужиков хохочут, рассказывая друг другу матерные анекдоты. Один из них, бородатый, подскакивает к нам.
- Сюда нельзя! Только с разрешения батюшки настоятеля!
- Мы только посмотреть... - Она выглядывает из-за моего плеча: волосы распущены, взгляд "дядя-дай-конфету".
- Нельзя, - ухмыляется мужик.
Я смотрю на него в упор и тоже ухмыляюсь. Странно, но Америка научила меня какой-то наглости, связанной - как бы это покрасивей? - с чувством собственного достоинства отдельно взятого индивидуума. К тому же, черт побери, я сам в этом городе родился! Так что я смотрю на него с видом человека, который мог бы и не бриться сегодня утром (о как опять длинно на русском а там бы сказал просто смотришь по-доброму и мысленно произносишь fuck you и это так легко представить первый ударный звук будто открываешь баночное пиво а потом низкое ю-е эдакая отрыжка a la jim morrison...)
- Пять минут. Потом мы сразу уйдем.
- Ладно. - Бородатый подмигивает мне и возвращается к своей компании.
Мы подходим к перилам. Внизу - белые стены, деревья и широко разлившийся в этом месте, спокойный Волхов. Эта ее фотография оказалась потом засвеченной.
Спускаемся обратно. Под самыми стенами - маленький пляж с десятком народу. Здесь совсем не ощущается течения.
- А ты когда-нибудь пробовала в воде? - Я подплываю и обнимаю ее.
- Не говори так. У тебя интонация, как у одного моего бывшего... Противно звучит.
- Ну извини. Просто я тоже пробую разные маски. Пойдем на берег, пора уже.
- Тут неудобно выходить, камни...
- Держись, я тебя вынесу.
На берегу она оглядывается: местный народ, спокойный и даже какой-то пришибленный, не особенно интересуется приезжими.
- Подержать полотенце?
- Да не надо, я и так могу.
Она скидывает бретельки купальника, поднимает с земли майку, не спеша надевает. Встряхивает мокрыми волосами.
- Эффектно. Но по-моему, никто, кроме меня, не успел оценить.
- Да нет, вон там мальчик глазки вылупил. Сейчас его девочка надает ему по шее...
Она вдруг крепко-крепко прижимается ко мне.
- Ты чего?
- Прощаюсь с тобой.
- Но я же здесь, и буду с тобой еще две недели.
- Я прощаюсь заранее, чтобы не ныть потом, в последние дни. Хотя все равно ведь буду ныть.
По дороге к вокзалу я покупаю ей валдайский колокольчик. "Ура, теперь у меня тоже есть!" - веселится она, позванивая двумя колокольчиками - новым валдайским и тем маленьким, на браслете, что я привез из Пеннсильвании. Колокольчики, распущенные волосы, длинная свободная юбка - сейчас она выглядит замечательной славянской хипповкой, совсем не такой, какой бывает в Питере с его метро, трамваями, рекламами и этими рожами в барах...
В электричке она засыпает. А я гляжу в окно - и радуюсь, что еду не на машине. Есть такая особая прелесть в электричках, которая недоступна в автомобиле и которую я почти уже забыл в Америке. Эта прелесть - смотреть в окно. Да-да, в машине тоже есть стекла. Но в электричке или в поезде можно сидеть непосредственно перед окном и смотреть во все стороны, а не только на дорогу, как это чаще всего получается в машине. В электричке вообще ничего не знаешь о дороге; это как бы дом с окном, который перемещается. Можно даже сесть спиной, а не лицом по ходу движения, и смотреть на остающиеся позади деревья, а не на те, что бегут навстречу. Как ни странно, но именно так я и сажусь обычно в электричках - спиной вперед. Так и сижу я сейчас, рядом с симпатичной усталой девушкой, которая спит, положив голову мне на колени. Сижу и смотрю на убегающие деревья. И на тихую реку ее волос, перехваченную деревянным мостиком заколки, что так похож на мост через Волхов, с которого мы бросили монетки, "чтобы вернуться".
Мы действительно вернемся туда - только порознь. Через год она приедет в Новгород креститься. А через два года, стоя на том же мостике, я напишу трехстишие про туман на обоих берегах. Его опубликуют на английском и японском в самой читаемой токийской газете Mainichi Shimbun под заголовком "Международный конкурс хайку. Второе место". Первое займут другие три строчки, написанные женой какого-то дипломата. Про птиц, летящих домой.
# # # #
Мягкое зеркало, светлая глина... Я сгребаю ее пушистые, как снег, волосы в две горсти, держу ее голову в этих горстях и смотрю, как она меняет лица. Плаксивая гримаса ребенка и звериный оскал чередуются с каждым новым стоном. И только с последним, самым громким, появляется третье лицо, полностью расслабленное и пустое. Никакое.
- А ты крепкий мальчик. - Она падает в кресло, и блуждающая улыбка Джоконды возвращает лицу осмысленное выражение. - Черт, я и не знала, что ты так можешь. С места в карьер, прямо у стенки - ух! - и чтоб меня так довести...
- Да брось. Сама говорила: неделька тренировки, и я войду в норму. И не делай вид, что забыла, как ты сама тут пищала два года назад. "Ах, я и не думала, я с тобой вообще не собиралась!" Нет, я вообще в курсе, что после первого раза все женщины говорят именно эти слова. Но когда это снова говорит та же самая...
- Это только для тебя та же самая. Потому что ты вообще не из этого мира. Ты тут ни с чем не согласен, у тебя каждая вторая фраза начинается с "ну почему же" или "да нет". Как будто ты вообще ни во что не веришь, кроме тех вещей, которые сам придумал.
- Ну почему же "ни во что". Я готов поверить, что ты совсем не помнишь ту себя, которая уже была здесь. Даже могу для этого вполне разумное объяснение предложить: если человек по-настоящему умеет быть очень разным, то он скорее всего не умеет противоположного - фиксировать в себе что-то общее, что-то единое. Твоя смена ролей действительно должна отшибать память, иначе полного погружения в новую роль не получится.
- Как-то очень заумно. Или это опять такой хитрый комплимент-издевательство?
- Наоборот, я очень рад, что ты пока еще не улетаешь совсем, когда твоя реальность в очередной раз меняется. Какие-то общие мотивы еще нахожу, к счастью. Что-то стабильное. Вот ты говоришь "не собиралась" - но могу спорить, что у тебя даже зубная щетка сегодня с собой.
- Угадал, зануда! Кстати, про общие вещи. Как бы это тебе помягче сказать...
- Ну-ну?
- В общем, тебе на будущее, для успешного общения с дамами... Ты мой голову почаще. С чистыми волосами ты куда как привлекательнее.
- Блин, я же не виноват, что в этой стране летом никогда нет горячей воды! Мы с тобой где последний раз вместе мылись, помнишь? В общаге у Мишки! "Привет, мы с этой девушкой познакомились на выставке китайской живописи, а у вас есть горячая вода, можно мы к вам в душ залезем?!"
- Знаю, знаю. Я же говорю, на будущее. Меня из твоих фоток больше всего приколола знаешь какая? Там, где твоя американская Ленка лежит на газоне в центре города. Попробуй-ка у нас ляг на газон. Неделю потом будешь отмываться...
- ...в холодной воде! Вот как я сейчас пойду. Хотя она там в черном, так что ей не грозит.
- Разве? Мне казалось, в чем-то пестреньком.
- Это Флорида вокруг пестренькая, а она нет. Я помню, потому что мы с ней заметили это, когда фотографировались. Она рассказывала, как еще в Совке ее родителей постоянно таскали в школу за то, что она носила всякие шелка вместо школьной формы. А я рассказал, как доставал своих профессоров на экзаменах - у меня были такие веселенькие джинсы, с цветами всех цветов на заднице и в паху. А потом мы посмотрели друг на друга и расхохотались - двое в черном, посреди цветущего Санкт-Петербурга.
- Чего-чего цветущего?
- Это город во Флориде, где фотки сделаны. Тоже стоит на гнилом заливе, только на Мексиканском, а не на Финском. Там еще есть музей Сальвадора Дали - вроде нашего Манежа, и туалет в нем тоже бесплатный.
- Что, так прямо и называется - Санкт-Петербург?
- Ага. И даже когда говоришь про другой Санкт-Петербург, они там удивляются точно так же, как ты. Захожу я как-то в магазинчик, беру пиво. На кассе сидит какой-то обкуренный Бобмарлей. Плачу за пиво, а он спрашивает, чего у меня за акцент, не из Финляндии ли я. Я говорю - нет, я из Санкт-Петербурга, город такой в России. Он не верит! Я ему снова рассказываю - мол, "это у НАС был царь Петр, и это У НАС придумали Сант-Петербург, а вы просто тут у себя скопировали!". И знаешь, что этот Бобмарлей мне ответил? "Сильная у тебя трава, брат!"
- Ладно, ты лучше еще про тезку-Ленку расскажи. Это она у тебя в "Городе Непроданных Цветов"?
- Она самая. Мы с ней тогда встретились в Питсбурге, он как раз посередине между моим городом и ее. Съехались "на собаках" - это автобусы такие, "Грейхаунд". Ну, сняли комнату в отеле и... гуляли два дня по городу. Я знал, что она любит тюльпаны, и когда провожал ее на автовокзал, все высматривал по дороге какой-нибудь цветочный магазинчик. Но как назло, ничего не попадалось. Она так и уехала без цветов, вся в черном. А я вышел из "Грейхаунда", свернул за угол - и увидел тюльпаны: они продавались на каждом углу этой улицы, прямо такой тюльпановый пунктир на три квартала вверх. Там "Город" и написал, пока в "Макдональдсе" кофе пил.
- Прочитай.
- Ты же его уже читала.
- А теперь хочу послушать. Ну давай, не ломайся! Ты только что сделал с честной девушкой такое, за что можно целый букет сонетов требовать.
- М-да, это сильный аргумент. Ладно, слушай...
# # # #
Было еще несколько встреч, в основном торопливых и неуютных. Лишь иногда по ночам ненадолго возникало ощущение, что все как раньше - когда она, завернувшись в простыню, выходила курить на балкон и перешучивалась оттуда со мной звонким голосом. На фоне двухсложных англоязычных фраз, то и дело всплывавших в моей голове, ее шутки казались самой поэзией. Хотя сейчас-то понятно, что она просто говорила со мной на моем языке, со всей этой витиеватой самоиронией, которую никогда не использовала с другими. "Французский престол опять остался без наследника!" - это значит, с Сержем она не залетела. "Свободный американец не получился" - это уже про меня.
Но чаще бывало иначе. Она приезжала на последней электричке, когда я уже переставал ждать и становился злым. А уезжала рано утром - на работу, либо посередине дня, если это был ее выходной. Иногда она просто говорила на том конце провода: "Сегодня я работаю, а завтра тоже не получится - мы с Сашей собирались...". Усталая и вечно недосыпающая, она хотела успеть всюду, не ругаться ни с кем. А я при этом был человеком, который все равно скоро уезжает, который однажды уже уехал, сказав: "Ты же понимаешь..."
У нее начался отпуск, который тоже никак не был связан со мной: неделю она собиралась провести у бабушки, потом еще неделю - в походе на байдарках. За пару дней до ее отъезда мы поругались. Это была одна из тех ненужных коротких встреч, которая не принесла ничего, кроме раздражения. Я позвонил только через два дня - она собиралась на поезд, и добраться до центра за сорок минут я уже не смог бы. Да и не хотел. Ей действительно нужно было отдохнуть. И мне тоже - я еще не видел многих знакомых и не был во многих местах, которые нужно было посетить за время этого отпуска. К тому же, оставшись один, я обнаружил, что у меня почти закончились деньги - а я еще даже не купил обратный билет.
Между бабушкой и байдарками у нее был день в Питере, и это был день нашей последней встречи. Московский вокзал, проливной дождь - и еще два часа у нее дома. Ее торопили (она уходила в поход в этот же вечер), кто-то звонил и она отвечала ему удивительно ласковым голосом. Я пил чай и говорил банальные гадости. Было и несколько совсем небанальных моментов - например, ее взгляд, когда она вышла из душа с полотенцем на голове; но подобные мимолетные ощущения все равно невозможно описать, их можно только пережить, да и то довольно быстро начинаешь сомневаться - а было ли там что-то такое, или я просто выдумал это сейчас, сидя на берегу реки Мононгахелы и глядя на фонари набережной, которые, со своими длинными отражениями в воде, очень похожи на свечки в Софийском соборе Новгородского кремля.
Чем нежнее ведут себя люди при расставании, тем тяжелее им расставаться. С другой стороны, когда один из них это понимает и начинает намеренно вести себя грубее - второму становится еще тяжелей. А если это понимают оба...
Чем-то средним между эскимосским поцелуем и поцелуем слонов мы закончили-таки наше затянувшееся прощание в подъезде, и я вышел на улицу, чувствуя спокойную, почти незаметную грусть. И вместе с тем - облегчение. Я снова был - эх, еще одна красивая банальность, это нужно не говорить, а чувствовать - никому не нужным и свободным. А может быть, свободным и никому не нужным. Что-то там в математике не меняется от перестановки слагаемых, хотя и выглядит по-другому.
А что-то меняется, хотя выглядит так же. Я сунул руку в карман за сигаретами - кроме сигарет и чьей-то зажигалки, в кармане оказалась еще коробочка из-под духов, в которой лежал маленький стеклянный слон. Зеленый. Я хотел вынуть его и посмотреть, но вместо этого вынул сигарету и закурил. А слоника в коробке переложил из кармана в сумку, чтобы он не поломался.
# # # #
"Кошка.
Привет, Кошка.
Которая гуляет... Гуляющая.
Сама по себе. И не только по себе. Иногда по мне.
Кошка - ладошка. Ладошкой гуляет.
Иногда по мне.
А теперь уже - нет. Теперь я черти где.
Кошка - кот. Во! Кот в Сапогах.
У чертей на рогах, где?... Ладно, потом. С Людоедами воевал.
Кошка моя, кошка.
Гуляет по Питеру. По Ленинграду. Ее город - Ленин Град.
И я прикачу назад, в каменный Ленин Град.
Где кошка. Где мышка. Уронила банку. Чижа слушает.
"Должен же кто-то слушать мои простые сонеты!"
Сигареты.
Читает Гальперина, что я оставил. Мурлыкает. Киска.
Купила бы "Wiskas"?
Хрен вам, это только негры в Приюте Армии Спасения едят.
Черные кошки.
Рожки? Ага, рога.
А у меня тут что? Скука. Устану и вернусь.
Нет, тут работа. Закончу и уеду.
Какая, к черту, работа? Все тот же ветер в башне...."
По аэропорту быстрым шагом идут парень и девушка. Она - в белом и голубом, он - с переговорным устройством. Я догоняю их и иду рядом.
- Не подскажете, где здесь можно достать конвертик?
- Мы Вам можем дать, - отвечает парень.
- А Вы на чем летите? - интересуется девушка.
- На "Балкане".
- Ну-у-у! - смешным хором тянут они. - Так Вам у болгар и надо конверты спрашивать.
- А вы кто?
- Мы Air France!
- Я тоже хотел через Париж лететь, да билетов уже не было. Следующий раз - обязательно с вами!
- Ну идемте, так и быть, дадим Вам конвертик.
"Привет, моя милая Кошка, гуляющая сама по себе, гулявшая когда-то по мне мягкой своей ладошкой. Я, твой Кот в Сапогах, теперь у чертей на рогах - чертям наставляют рожки ихние черные кошки. Средь них, поедающих "Wiskas", я кисну от скукоты - нету, нету беленькой киски, веселой и умной, как ты, которая бродит сама по себе в далеком городе на Неве, а нагулявшись, дымит сигаретой, читает мои простые сонеты, а также книжку "Играем блюз", и что-то мотает себе на ус. Я тоже мотаю чего-то, но тут еще есть работа - перехитрить Людоеда. Вот перехитрю - и уеду. Не вечно же с ветром в мозгах по свету скакать в сапогах! И я прикачу назад, в каменный Ленин Град, где самая милая Кошка гуляет сама по себе, где будет гулять по мне та ласковая ладошка."
# # # #
Вначале, при знакомстве, они похожи на детей. Я знаю, это впечатление обманчиво, но ничего не могу с ним поделать, когда снова вижу, как они собираются перед репетицией - разболтанная походка и пестрые одежки, эта их вечная помесь спортивного костюма и домашней пижамы. Я даже научился отвечать на их слишком широкие улыбки такой же автоматической гримаской. Вернее, не научился, а незаметно привык. И сам обнаружил это лишь в Питере, где продавщица в булочной вдруг заявила, что я над ней издеваюсь, и то же самое повторилось и в винном, хотя в обоих случаях я очень мало говорил, зато улыбался.
# # # #
Снимаю трубку. Нажимаю кнопку, на которой, если смотреть с моей стороны - значок "бесконечность". Короткие гудки. А может, так и лучше? Дорого это, все-таки, в такую даль звонить. Или набрать еще разок, для верности?
Черт, совсем забыл: в этой стране межгород по-другому набирается! Ладно, все сначала. Международный код, код города, еще семь цифр... и я снова, чертыхаясь, бросаю трубку. У нее же давным-давно другой номер, идиот. Сколько еще ты будешь жить в прошлом? Сколько тебе еще повторять, долбаный ты писатель, что самая человечная книга - телефонная? Листай, ищи, прижимай пальцем. Вот так. Теперь набирай.
- Алле?
- Здорово, чучело.
- Это ты?! Привет! Ого, сколько ж у вас?!
- Около четырех.
- Ни фига себе ты гуляешь!
- У нас ведь суббота! Я тут учился в бильярд играть. С соседями моими. Ты получила письмо?
- Получила. Мур-рр... Все не соберусь ответ написать.
- Ну как ты там, вообще?
- Да все нормально. На самом деле, только что встала. На работу собираюсь... Да, я в Новгороде была снова! С Сержем.
- Молодец. Нового мужика себе не нашла еще?
- Ну-у... Тут вот Саша сидит, телевизор смотрит...
- Ага. Помирились, значит.
- Да вроде как. А ты, значит, сразу расстроился?
- Да нет, наоборот. Это я раньше переживал, что поломал тебе всю жисть опять; а у тебя, вишь, все в кайф. Ну и здорово.
- Ладно, не язви. Стих мне все равно понравился.
- Ну, у нас этого гуталину... Кстати, я там еще по пути в Болгарии сережки классные купил, из какого-то камня. Тоже хотел послать. А потом вспомнил, что у тебя уши не проколоты.
- Да. Но ты ведь найдешь, кому подарить. Как твоя француженка?
- Не приехала еще. Тут вообще никого еще нету. Жарища... Слушай, хорошо бы мой следующий отпуск с твоим совпал.
- Конечно! Съездим куда-нибудь вдвоем. На море.
- Я постараюсь следующим летом... Shuddup, you morons! Тут эти пьяные уроды сидят, ждут, когда я договорю с "другим полушарием". Мы собрались "Doors" послушать, а меня вдруг пробило позвонить.
- Ха! Ты там так звучишь, как будто с дюжиной девиц.
- Да не, только эти, америкосы мои. Ну и вообще, я же тебе говорил - лучше тебя никто не умеет делать...
- Тихо, тихо! А то и вправду поломаешь мне всю семейную идиллию.
- Ладно, закругляюсь. Ты пиши хоть, что ли.
- Напишу.
- "Напишу, напишу"... Все вы так говорите.
- Ну-ка, эй! Не вешай нос!
- Ладно. В общем, давай, всем приветы. Пока.
- Ну пока...
- Ну клади трубку.
- Ты первый!
- Ладно, давай на счет "три" вместе.
- Давай.
- Раз, два, тр...
Щелк. Би-ип. Би-ип. Би-ип. Ту-ру-ру... И почти такой же, как у нее, голос, только на другом языке:
"If you'd like to make a call, please hang up and dial again."
Алексей Андреев
1996/2005
fuga.ru